Не нравится своё имя, над которым смеются или которое как-то коверкают, я инвалид и не такой как все, родители в разводе, для старшего брата я малявка, а младший-нытик забирает внимание родителей, страх перед новой школой, где все по-другому – подобные проблемы переживают многие мальчишки и девчонки в школьном возрасте. Им не всегда есть с кем поделиться, дети чувствуют себя одинокими, стесняются, замыкаются в себе и вырастают с обидой в душе. Может ли этим ребятам помочь литература, литературный герой-собеседник, с которым они бы «проговорили» некоторые свои проблемы? Вполне возможно, особенно в том возрасте, когда интересная книга проживается как будто по-настоящему, а понравившейся герой становится почти другом. Герой рассказа Анастасии Блохиной «Хлебные единицы» — Савелий Некрасов, 10-летний мальчик со своим внутренним миром и жизненным опытом. Он пишет о себе, своей семье, школе – это несколько историй из жизни, с теми проблемами, которые могут быть и у других ребят, но далеко не всем мальчишкам и девчонкам приходится, как Саве, делать укол, прежде чем съесть мороженое. Рассказы Савы помогут понять, что у всех есть схожие переживая, а у кого-то и настоящие проблемы, но не стоит унывать – надо учиться справляться с трудностями и радоваться жизни, а ещё надо уметь понимать и уважать другого человека. Савелий и сам этому учится, хотя у героя рассказа есть чему поучиться даже взрослым читателям. Рассказ «Хлебные единицы» написан Анастасией Блохиной в 2021 году (?) как часть дипломной работы в Литературном институте им. А.М. Горького и публикуется в первый раз. Подробнее об авторе и её герое (предложение ссылка).
Анастасия Блохина Хлебные единицы Глава 1. Что в имени тебе моём? Меня зовут... Нет-нет-нет. Очень, наверное, глупо с такого начинать. Да и вообще глупо. Не буду ничего писать. Не хочу. — Я начинаю ходить кругами по комнате. — Не мельтеши, — говорит Марк. — Сам не мельтеши! — отвечаю я. А что ему ответить? Дурацкая фраза: «Не мельтеши». Наверняка, от взрослых понабрался. Передо мной — пустой лист. Точнее, не пустой, а в клеточку. Раньше так говорили: вы, дети, пустой лист. Но я думаю, я пустым никогда не был. Я думаю, я тоже был хотя бы в клеточку. Так, ну... С чего бы начать. Как там обычно у писателей? Надо что-то про день или вечер. Вроде, вот: «День выдался на редкость жарким». Дзинь — звякнуло у меня в голове: ложь. День был осенний и пасмурный. И не на редкость, а уже неделю так. А может быть: «Уже неделю лил дождь». Это правда. Дзинь. Ну да, не лил, конечно, а так, накрапывал. «Уже неделю накрапывал дождь». Уфф. Некрасиво звучит. Отвратительно. Не буду писать. Оно мне надо вообще? Я уж было хотел пойти к папе и поныть, что задание дурацкое, но он как чувствовал. Он вообще такой, мой папа, чувствительный. Первый зашёл к нам в комнату и говорит: — Савка, не переживай. Попробуй ещё раз. Может быть, попозже. Это меня зовут так — Сава. С одной «в». Потому что полное имя — Савелий. С этими именами презабавная вышла история. Моего папу зовут Саша. Ох и намучился же он с таким именем. Его вообще всю жизнь все называют по фамилии, потому что Саш столько, сколько иголок в стоге сена. Ой. Это я глупость сейчас подумал. Столько, сколько... а как вообще называются маленькие штучки сена? Из травинок? И я быстренько погуглил: из стеблей. Так вот, Саш вокруг было столько, сколько стеблей в стоге сена. О, нет. Мне никогда ничего дельного не написать, если даже в мыслях всё так коряво. Писать не буду. Нет уж. Короче, Саш этих было много. Очень-очень-очень много. Великое множество. И вот поэтому папу все называли по фамилии. А фамилия у нас Некрасовы. Ну, у меня, Марка и папы. У мамы другая. Вот папа был Некрасов. Красивая фамилия. Но потом Некрасов трансформировался в Некрас, потом в Крас, а иногда даже в Некроз. Это так один мальчик в его школе придумал. Жутко. Ничего общего со студёной зимней порой не осталось. Не хотел бы я, чтобы меня так называли. И папа не хотел. Поэтому решил назвать детей редкими именами. И назвал моего старшего брата Марк. Ну и что бы вы думали? Марков столько, что брата все называют по фамилии. Не рассчитал. Тогда папа подумал-подумал и следующего сына (меня то есть) назвал Савелий. Редкое. И был я Савелием до трёх лет. А потом мы пришли в детский сад, а там нас встречает Лида, воспитательница. И говорит: «Савелий, как здорово, у нас вон тот мальчик тоже Савелий». Я подумал, что, правда, здорово, потому что я до этого Савелиев не встречал. А папа сказал, что ничего не здорово. Реально расстроился. И стал меня потихоньку называть Сава. Так и прижилось. Теперь я Савелий только в официальных ситуациях. А так — просто Савка. Зато третьего своего сына папа назвал Корней, чтобы наверняка. Фуу. Я когда услышал, подумал, что лучше бы уж Сашей тогда. Что это за имя такое — Корней? Как корни, а корни у меня с землёй ассоциируются и с насекомыми. Я так папе и заявил. А он: — Ты что, Сава, а как же Корней Чуковский? — А он никакой не Корней Чуковский, он Корнейчуков. А звали его нормально как-то. Не помню. — Николай, — сказал папа. Он, конечно, знал. Просто ему аргументы нужны были. — Я вот был бы рад, если бы меня звали Корней, а не Марк, — заявил Марк. Но это он мне назло. Ему просто нравилось, что мы с ним на публике никогда не согласны. На самом деле, он мне потом шепнул, что имя, правда, дурацкое. — Мальчики, ну сами подумайте: не имя красит человека, а человек имя! И потом, если человек с именем Николай сознательно поменял его на имя Корней, значит в этом имени, и правда, что-то есть, — это Аня сказала. Мама Корнея. Моя мачеха. Я с ней спорить не стал, потому что человек, вроде как, чужой. А с чужими смысл спорить? Пусть называют, как хотят. Но с папой я не согласен. Есть же другая поговорка, «как корабль назовёшь, так он и поплывёт». Вот и Корней такой же неприятный, как и его имя. По правде говоря, я его ненавижу. Я и Марка-то не очень люблю, он вредный и сноб. Это такое слово, которым Марк себя сам называет. — Просто я сноб, — говорит он, и вместо того, чтобы с нами идти на новых мстителей, сидит в своём компьютере и смотрит что-то. Или вот книжки. Мне на ночь папа раньше всегда читал, а Марк в наушниках своё слушал, потому что книжки у нас якобы для малышни и вообще глупые. Ещё Марк всё время со мной спорит. Ну просто невозможно с ним быть. Даже если что-то хорошее ему скажу, он все равно спорить будет. Я говорю: «Здоровский у тебя, Марк, получился рисунок!» А он говорит: «Ничего не здоровский, ты просто, Савка, в изобразительных искусствах ничего не понимаешь. Дилетант». Нас мама так и называет в шутку: Сноб и Дилетант. Но Марк-то ещё ладно, он свой человек. Кровный брат. Мы с ним даже похожи внешне — нам все это говорит. Марк после такого закатывает глаза. Я тоже, на всякий случай, чтобы Марк не подумал, что я этому рад. Потому что я его не очень люблю, но немножечко всё-таки люблю, поэтому, может быть, я и рад. Но чуть-чуть. А ещё в этом была какая-то справедливость, потому что Марк был всегда. Меня ещё не было, а он уже был. А Корней? Ну вот он родился, и это ужас что началось. Когда мы живём у папы, Аня с Корнеем на один день уезжают к бабушке. Так вот это лучшие времена, можно хоть пожить спокойно. А когда Корней дома, это столько правил. Вот главные. Первое: не шуметь. Это потому, что Корней может спать. А спит он постоянно. Поэтому шуметь вообще нельзя. Второе: не включать при Корнее телевизор. А у нас телевизор один. В гостиной. И Корней всё время в гостиной. Приходится всё с планшетов смотреть, а я люблю большие экраны. Что-то больше я правил пока не вспомнил, но их точно куча. А ещё вот: нам шуметь нельзя (ну согласно первому правилу), а Корнею можно! Он вообще то спит, то шумит. И ладно бы просто шумел, шуршал, например, или рычал, как наш пёс, который живёт у мамы. Но Корней орёт. Постоянно орёт. Я в начале спросил у папы: — А чего он так орёт? — У него колики, — сказал папа. — Животик болит. — Ха. У меня вот вообще диабет, но я же так не ору. Глава 2. Хлебные единицы Ах да, диабет. Вообще-то я инвалид. Раньше меня это даже забавляло. И я всё время на детских площадках всем рассказывал, что я инвалид. А мне все чужие мамы говорили: «Мальчик! Не ври! О таком нельзя шутить!» А я не врал. Никакого дзинь. У меня просто диабет. Ну диабет это, конечно, так себе, но в какой-то степени даже прикольно. Поэтому я в детстве очень удивлялся, что я инвалид. Ну вот та девочка в коляске, которая не может ходить — это понятно. А я-то всё могу. Но меня везде бесплатно пускают и парковка у папы бесплатная, как будто за просто так. Я сказал об этом маме. Она посмеялась, а потом серьёзно так говорит: — Я за первые два года твоего диабета чуть не поседела, так что бесплатную парковку мы точно заслужили. Вообще странно получилось, потому что чуть не поседела мама, а парковка бесплатная у папы. И как будто это не у меня были ограничения, а у родителей. Я-то сплю себе спокойно, а им за сахаром следить. Диабет он сахарный. Потому что сахар в крови становится слишком высоким, так как не вырабатывается инсулин. А это потому что моя поджелудочная железа не работает. Когда всё только началось, и мне об этом рассказали, я все время трогал живот. Хотелось её нащупать. Эту нерабочую железу. Но она как знала, спряталась за другими органами. Думаю, я как киборг. Или как андроид. Человекоподобный робот. Потому что у меня на плече прилеплена такая штука, к которой можно поднести телефон, а он покажет сколько у меня сахара сейчас в крови. Для всех это взрыв мозга, а для меня обыденность. Вообще родители говорят, что когда мне восемнадцать исполнится, то, скорее всего, уже появятся лекарства от диабета. Потому что ещё вот лет десять назад, чтобы измерить уровень сахара, надо было каждый раз прокалывать палец до крови. Мне так тоже делали в начале, в целом не больно. Но жутко. А тут приложил телефон и всё. А лет сто назад людям с диабетом вообще приходилось нюхать свою мочу. Так что, может быть, через пару лет никакого диабета и вовсе не будет, придумают какую-нибудь штучку, которая запустит все сломанные поджелудочные заново. И тогда получается я один из последних диабетиков. Круто. Раньше я вообще не переживал. Я же себя другим и не помню почти. Мне лет пять было, когда всё началось. Но сейчас иногда обидно. Почему, например, я, а не Марк? Просто раздражает, что он свои сникерсы один за другим лопает, а мне нельзя. Точнее, можно, конечно, но не в таких количествах. Мама говорит, что я так здоровее буду. Это оксюморон какой-то, что благодаря моей болезни я буду здоровее здоровых сверстников. Но вот так вот. Ещё Марк сказал, что меня в его школу взяли только потому что я его брат и инвалид. Ну это может быть правдой. У Марка школа — математическая. А я в математике совсем плаваю. Только вот шахматы люблю, а для шахмат говорят нужен математический ум. А какой у меня ум я не знаю, но уж явно похуже, чем у Марка. Зато я умею считать хлебные единицы. Это для диабета. Одна хлебная единица равна десяти граммам углеводов. Мне надо считать сколько хлебных единиц в моей еде, каждый раз, чтобы перед едой сделать правильный укол инсулина, чтобы сахар не стал слишком высоким или слишком низким. Вообще-то низкий сахар иногда даже опаснее высокого, поэтому на всякий случай мне всегда надо носить с собой коробочку сока, если станет плохо, выпить, чтобы сахар поднялся. Мой врач объяснял так: есть мостик, слева — река с крокодилами (много сахара), а справа — пропасть (мало сахара), мне надо идти по мостику, а не падать в стороны. Но даже если я упаду меня, конечно, спасут. Просто надо быть внимательным. Хлебная единица звучит классно, я попросил Марка, и он мне нарисовал ряд таких единичек из батонов. Смешно вышло. А считать их вообще не сложно, ну и потом, я всегда пишу родителям сколько чего я съел. Или вбиваю в приложение, а им всё видно. Как раньше люди без интернета жили? Глава 3. Отчего же Говорят, что у возникновения диабета нет причин. Разве что стресс. Но есть люди, у которых просто нет такого гена, поэтому, сколько бы стресса ни было, диабет не возникнет. А у меня ген был. А стресса, вроде, не было. Хотя все говорят, что это потому что родители развелись. Но я-то помню, что когда они нам сказали, что разводятся мы с Марком обрадовались. Потому что это же у меня теперь будет два дома, две кровати, две зубные щётки и в два раза больше подарков на праздники. С подарками, кстати, не прокатило, они всё равно вместе дарят. А дома теперь, и правда, два, потому что половину недели мы живём у мамы, а половину у папы. И вообще всё было отлично, пока не родился этот Корней. О! Кстати, орёт! Проснулся, наверное. Папа сразу подхватывается и убегает в соседнюю комнату, и сюсюкает: «Ну-ну-ну, а кто это у нас проснулся? А что это мы плачем? А что случилось у Корнейчика?» Корнейчик значит. Я беру тетрадь и пишу. Корнейчик. Корнейчик-канарейчик. Кор-ней — не гоняй голубей. Что-то никаких обзывательств не придумывается. Может быть, Корней всех глупей? Ха! Это неплохо. А ещё лучше «тупей». Корней всех тупей. Вообще-то раньше мне не нравились грубые слова. Вот скажет кто-нибудь в школе «иди на хрен», а у меня сразу уши гореть начинали, как будто это я сам придумал. Но ругательства — это как лекарство, надо, значит надо, пусть и горько. Не будешь же молчать, если тебя все называют Савка-козявка. Хотя в прошлой школе редко кто обзывался, а что будет в новой, непонятно. Моя новая школа государственная. Я повторяю вслух: го-су-дар-ствен-на-я. Звучит страшно. Раньше я ходил в частную школу, потому что мы были богатыми. Моя частная школа была очень классной, мы всё время куда-то ездили, много гуляли во дворе (взрослые говорят, что гулять полезно для детского организма), ходили в кино и музеи, а ещё у нас учились иностранцы, поэтому уроки были на английском языке. В новой школе придётся сидеть за партой и слушать занудные речи злых учителей. Я это знаю по рассказам родителей и Марка. Марк пошёл туда, потому что папа сказал: «Там очень сильная математическая школа, я сам туда ходил, в ты, с твоими-то мозгами, должен поступить!» А мои мозги что? Обыкновенные. Я даже экзамены никакие не сдавал — меня просто так взяли. А всё из-за Корнея. Раньше мы были богатыми, а теперь папа меньше работает и больше тратит. Брат родился, а мне страдать. Чтобы мой переход прошёл легче, меня отправили к психологу. Я сначала сказал: «Я что псих что ли?» Но они все как накинулись на меня, что мол и мама ходила, и папа, и все нормальные люди, а вовсе не психи. А Марк мне, как всегда, назло говорит: «Сава! Как ты можешь! Если у людей проблемы, их надо решать». А мои проблемы психолог как решит? Корнея себе заберёт? А что, это идея! Если про него рассказывать очень миленько, может быть, психолог решит, что ему тоже нужен такой ребёночек, надо только имя нормальное придумать. Аристарх там или Евдоким. Ну, главное, чтобы не Корней. А взрослые почему-то любят маленьких, уж не знаю, что это за странности у них. В общем психолог сказал мне писать в дневник заметки о моей жизни. Папа сказал, что издаст потом мемуары под названием «Страдающий мальчик». Мемуары — это здорово, но название хотелось бы получше. Я придумал его ещё в тот день, когда мне только купили тетрадь. На ней был изображён жёлтый пёсик, откусывающий кругляшок Луны. Я подписал так: «Мемуары о жизненных перипетиях Савелия Некрасова». Перипетии было любимым словом Марка до недавнего времени. Его спрашивают: «Ну что, как там в школе?», а он говорит: «Да ничего. Правда, были некоторые перипетии». И так постоянно. А потом у него новые словечки появились. Мне раньше было до жути интересно, как у него так получается, откуда он эти слова берёт. У меня в голове никаких таких слов почему-то не возникало. Оказалось, что он ведёт список. Как услышит что-то такое эдакое, сразу записывает, а потом повторяет постоянно. Я хотел было тоже так попробовать, но передумал. Я себя знаю. Если начну где-то слово какое-то говорить, то оно у меня потом везде будет. А если Марк услышит, что я, как он, разговариваю, ууу, это такой скандал будет. Лучше уж я останусь со своим маленьким словарным запасом. В школу мне идти послезавтра. У них там в первую неделю сентября всякие тестирования, контрольные, чтобы проверить, что у детей в головах осталось после лета. А у меня-то там пустота, так что мне сказали позже приходить. Вот я и пойду послезавтра. Точнее поеду, с Марком на автобусе. Раньше меня в школу родители возили, а до новой школы пара остановок, к тому же со старшим братом, он же за мной смотреть должен. Ха! Я вот уверен, что Марк за мной точно смотреть не будет, он мне сразу сказал, чтобы я у него там в школе под ногами не путался – заведение серьёзное, у него там свои дела. Ну и ладно! Мне все говорят, что я коммуникабельный, то есть легко завожу новые знакомства, так что зачем мне там Марк? Глава 4. Школа За день до школы Корней с Аней уехали, и мы с папой пошли в кино. Это было прямо-таки здоровско, даже Марк пошёл с нами, хотя и ворчал весь сеанс, что фильм глупый. Мы смотрели фильм про то, как семейная пара усыновила подростков. Я решил об этом написать в дневник. По-моему, когда я вырасту, я тоже усыновлю какого-нибудь ребёнка. Но только не маленького, как Корней, но и не подростка. Марк — подросток, я бы такого себе не хотел, он же до ужаса вредный, а в фильме, наверное, ненастоящие подростки были. Лучше всего усыновить ребёнка какого-нибудь хорошего возраста, например, десятилетнего. Вот прямо как я. Правда, я тоже скоро стану подростком, но точно каким-нибудь нормальным. Вечером, когда мы вернулись домой, мне стало страшно. Просто ужасно страшно. Я так переживал, что даже почти заплакал, как раз когда писал в свой дневник о том, как мы сходили в кино, но мне не хотелось, чтобы слёзы капали на тетрадь, поэтому я сдержался. Но знаете что? Если честно, я эту школу уже ненавижу. Мне туда идти совершенно не хочется. Как же трудно быть маленьким, всё время надо делать то, что за тебя решают другие. Утром я подумал, что заболел. Папа тоже это заметил. — Что-то ты какой-то варёный, — сказал он и дал мне градусник. Я сидел с градусником закутавшись в одеяло целых пятнадцать минут — пусть погреется хорошенько. Но когда папа, наконец, вернулся в комнату (вместе с Корнеем наперевес), оказалось что у меня ровно 36,6. Зря сидел, получается. — Так, ну всё понятно, природа твоей болезни — страх. Давай собирайся. Это был мой последний шанс, так что я, набравшись сил, заревел: — Папочкааа, ну можно, пожалуйста, я не пойду, я не хочуууу... Корней, видимо, за компанию тоже проснулся и заревел. Папа разозлился, но ничего мне не сказал, только повторил, чтобы я собирался, и пошёл, качая Корнея, успокаивая его. Это мне казалось очень обидным. Мы же оба плачем, и я, и Корней, а утешают только его одного. Я начал собираться, но нехотя. Мне купили набор тетрадей для школы, новый рюкзак и пенал. Это всё потому, что в прошлой школе у нас были шкафчики и не было особенных уроков, а карандаши, бумагу и ручки нам выдавали. Ну почему же меня нельзя было просто оставить там? Папа решил отвезти нас в школу сам, наверное, боялся, что я сбегу по дороге. Марк ехал на переднем сидение, а я ехал сзади рядом с Корнеем, приходилось трясти перед ним погремушкой, чтобы он не плакал. Вот тебе и подарочек к школе. Я, конечно, уже бывал в этой школе, но давно, поэтому как-то она мне не запомнилась, а теперь, подъезжая, я как мог внимательно вглядывался в здание. Ну здание как здание, обычное, такое у многих школ. Но главное, у входа стояла просто огромная толпа старшеклассников. В моей школе учились только до шестого класса, а тут аж до одиннадцатого. В книжках часто старшеклассники обижают младших. Хорошо, что Марк уже в седьмом классе, если что, буду говорить, что я его брат. До школы мы пошли уже сами — папа сказал, что не стоит ему меня провожать. Я не понял почему, но Марк сказал, что это потому, что надо мной будут смеяться. Приехали. Вот тебе и школа, ещё не успел начать учиться, а уже рискуешь заделаться в аутсайдеры. А потом Марк вообще сказал: — Слушай, Савка, ты там не говори, что у тебя диабет. — Это почему? — удивился я. — Ну знаешь, вдруг смеяться начнут, — он как-то тихо сказал это, неуверенно. — Над чем? У вас тут что, вообще над всем подряд смеются? — Да, может, и не начнут, может, я преувеличиваю. Я ничего не понял. В моей старой школе я сам всем рассказывал про диабет, даже презентацию сделал. А тут странно так. Марк довёл меня до класса и подтолкнул к двери, чтобы я не тормозил. В классе была куча народу, все сидели за одинаковыми партами по два человека — раньше я видел такое только в фильмах. У нас вообще в школе все сидели, где хотели, хоть на полу, хоть на стуле, хоть на пуфиках — всё равно. Ещё все были в чёрно-белом. Чёрт. Форма. Точно. Мы же купили её заранее, а утром я и забыл вовсе, надел, как обычно, толстовку, джинсы и кроссовки. Ну ладно я, а папа? Как он мог забыть? Вот молодец! Опять со своим Корнеем возился, а я теперь стою тут, как дурак. У меня прямо ступор какой-то случился, пока я не услышал, что учительница зовёт: — Савелий, Савелий, ты что? — Ой, здравствуйте, — ответил я, и класс захохотал. Ну вот, нормальные люди? Чего я такого сказал? Правда, им, наверное, лишь бы над другими посмеяться. Хотя, может быть, они по-хорошему смеются? Не надо мной, а над ситуацией? Учительница сказала: — Меня зовут Елена Вячеславовна, а ты, пожалуйста, напиши на доске свои имя и фамилию, чтобы ребятам было легче запомнить. А ещё не забывай, что надо приходить в школу в школьной форме. И вышла из класса. Оставила меня один на один с этими головорезами. Я подошёл к доске и написал посередине большими печатными буквами, чтобы всем было хорошо видно: «Сава Некрасов». Класс снова захохотал. Мальчик, который сидел на первой парте, напротив учительского стола, сказал: — У тебя ошибка, правильно писать Савва, с двумя буквами «в». Я думал, все опять засмеются, но они молчали. Может, и ничего люди. А мальчик не знал просто про имя, наверное. Я ему говорю: — Да нет, это другое имя. Моё — сокращение от Савелия, поэтому с одной. — Ну, это неправильно. Вот меня зовут Савва, с двумя «в», и не нужно никаких сокращений, а тебя зовут Савелий, если хочешь быть Саввой — меняй имя. Тут зашла учительница и сказала, что я мог бы ещё больше слова написать, вдруг кто не увидит. Класс наконец-то снова засмеялся. Значит это был сарказм. — Тихо, тихо, ребята. Он у нас новенький, может быть, запутался. Савелий, напиши, пожалуйста, своё имя вот тут, в углу, а это сотри, нам ведь надо будет этой доской ещё пользоваться. И, пожалуйста, прописными буквами. Или ты не умеешь? Мальчик с первой парты выкрикнул: — Конечно, не умеет. Он даже в имени своём запутался. — Так, Крыжовников, кто бы говорил! У тебя у самого в диктанте вон сколько ошибок, — ответила учительница. Все снова засмеялись, и я тоже. Было не очень смешно, но надо же как-то вливаться в коллектив. Я написал в углу маленькими прописными буквами «Савелий Некрасов». Может быть, всё-таки Корней не такое уж и плохое имя, хотя бы путать никто не будет. А то со мной папа точно прогадал. Меня посадили за одну парту с маленькой девочкой. Она была такой маленькой и худенькой, как будто второклашка, у неё на рукаве белой водолазки разноцветными буквами было вышито «Юля» и цветочек, наверное, ромашка. Тогда я сказал: — Привет, Юля, — и протянул ей руку, чтобы пожать. Все на нас оглянулись, а Юля шикнула на меня и прошептала: — Ты чего орёшь? А я не орал, я просто сказал. Может быть, это она не мне. Может, у неё синдром Туретта? Мама только вчера мне по телефону об этом рассказывала, это когда ты непроизвольно говоришь всякие вещи или выкрикиваешь звуки. Так что я так и спросил: — У тебя что, синдром Туретта? Юля взяла и ударил меня по плечу учебником. А Елена Вячеславовна сказала мне встать. Ну я встал, что ещё мне делать. Но почему не Юле? Это же она меня ударила. — Савелий, ты у нас новенький, может, чего-то не знаешь. Во время урока нельзя разговаривать, тем более вслух. И, конечно, ни в коем случае нельзя обзываться. Извинись перед Юлей. — За что? Я не обзывался! — мне вдруг стало обидно. — Ты сказал, что у неё какой-то там синдром! — строго произнесла она. — Так разве это обзывательство? Что такого, что синдром? У меня вот вообще ди...— тут я вспомнил, что сказал мне Марк: ни слова про диабет. — Некрасов, я ещё раз повторяю, тебе надо извиниться, — она сказала это громче. И на фамилию перешла. — Хорошо. Юля, извини, пожалуйста, если я тебя обидел. — Без если, — сказала учительница. — Юля, извини, пожалуйста. — Молодец! Можешь садиться. Я сел, но решил уточнить: — Простите, а как тогда разговаривать? Ведь если я буду говорить не вслух, то меня же никто не услышит. Ребята захохотали, а Елена Вячеславовна как будто покраснела от злости. — Ты что, издеваешься надо мной? — спросила она. Она выглядела такой злой, что мне стало страшно и обидно. Наверное, лучше, и правда, молчать, а то ещё разревусь. Как будто каждое моё слово вызывало у неё ненависть. Поэтому я на всякий случай не ответил, а просто сидел и смотрел на парту. На столешнице можно было заметить старые, почти стёртые надписи: Игорь+Соня = ... , дальше не видно, но, наверняка, там была любовь. Ещё было написано «ЕВа – дура» и какая-то формула, я такую не знаю ещё. Что поделать, математическая школа. Я так долго это всё рассматривал, что не заметил, как Елена Вячеславовна подошла ко мне и стала кричать прямо на ухо. Она кричала что-то вроде: «Только пришёл, а уже урок срываешь, у нас важная тема, отвечай, когда с тобой взрослые говорят». А я думал и думал, что бы это такое ей ответить, чтобы она успокоилась. И чего она на меня орёт? Но ведь если я ей скажу что-то, она ещё сильнее разозлится. В конце концов она сказала: «К директору!» И весь класс дружно выдохнул звук: «ууу». Я не понял, что это значит и продолжил смотреть на парту, а она продолжала что-то говорить. И тут, она взяла и неожиданно схватила меня за руку и потащила. Это было уже чересчур, так что я закричал: «Не трогать!!!». И она, видимо от страха, резко отпустила меня. Я выбежал в коридор и побежал просто вперёд, сам не знал куда — подальше от этой злой тётки. Она за мной не бежала. В конце концов я очутился у лестницы и стал спускаться на первый этаж. Я хотел вообще выбежать из здания, но меня задержал охранник. Он был большой, в форме, но с добрым лицом. — Ну-ка не бегать здесь! Какой класс? — спросил он. — Пятый «А»,— ответил я автоматически. А потом подумал, точно ли «А»? У меня же раньше не было классов с буквами. У нас были названия: «Искатели», «Учёные» и всё такое. В общем охранник-то и отвёл меня к директору, но самого директора на месте не было, так что меня оставили сидеть в приёмной. Тут-то я и разрыдался. А ещё написал папе смс: «срочно забирай меня отсюда!!!!!!!» Я всё плакал и плакал, а какая-то женщина сделала мне чай с сахаром. А мне ведь нельзя с сахаром, ну если без укола, а рюкзак с инсулином в классе остался. А она всё говорила: «Ты попей чай, он сладкий, поможет». Мне не хотелось быть невежливым, так что я аккуратно, пока она отворачивалась, выливал немного чая в цветочный горшок. Женщина взяла у меня папин номер телефона и позвонила ему, оказалось, что он уже едет — увидел мою смску, наверное. Потом я немного успокоился, а женщина сказала: — Брат сейчас придёт, его позовут. Какой ты молодец, весь чай выпил! Давай ещё налью? Я хотел сказать, что не надо, спасибо, но, как только открыл рот, снова начал плакать, так что она мне ещё чай налила, я его тоже потихонечку весь вылил. Марк вбежал в приёмную испуганный и сел рядом со мной, даже обнял! От Марка таких братских чувств обычно не дождёшься, поэтому я ещё сильнее заревел. Кажется, я тогда всю свою норму слёз на годы вперёд выплакал. Я толком не мог никому объяснить, что случилось, поэтому Марку всё женщина рассказывала, что привели вот, беглеца, а он в слёзы. Но ничего, говорит она, он у меня два стакана сладкого чая выдул, сейчас поправится. И тут Марк как побелел весь и закричал: — Как сладкого? — Ну как-как? С сахаром. Конфет у меня тут нет. Вам дома запрещают что ли? — С каким сахаром?! У него же диабет. Диабет!!! Вы что наделали!!! , дура? — крикнул Марк. Прям так и крикнул: «Вы что, дура?». А женщина в ответ тоже побелела вся и рванула к телефону. Скорую, наверное, хотела вызвать. Тоже мне. Из-за чая с сахаром —скорую. А я как представил со стороны: сижу, реву уже полчаса в первый день в новой школе, а Марк с женщиной бледные переживают из-за чая, который я даже не пил. И я им быстренько сказал: — Да вы не переживайте, я чай не пил. — А как же? А где же? — удивилась женщина, смотря на пустой стакан. — Да я его вон в цветок выливал, чтобы вас не обидеть. Мне было страшно, что она тоже ругаться начнёт, а она начала смеяться, и Марк тоже, тогда и я принялся хохотать, и мы так и смеялись, как раз когда в приёмную вбежал взмыленный папа. У него аж глаза на лоб от удивления полезли: он-то думал, тут катастрофа, а мы смеёмся и чаи гоняем. Прозвенел звонок и началась перемена. Марк пошёл к одноклассникам, а папа к Елене Вячеславовне. Я ему коротко всё рассказал, но не очень дельно получилось. Папа был жутко злой. Не на меня, а на неё, конечно. Особенно за то что она меня за руку схватила. Если бы она знала моего папу, ей бы такое уж точно в голову не пришло. Сама, наверное, пожалела сто раз, пока папа там с ней разбирался. Но это ей ещё повезло, что был папин день, а не мамин, вот мама бы точно шоу устроила. Пока он с учительницей разговаривал, я познакомился с чайной женщиной. Оказалось, что её зовут Анна Михайловна, и она завуч, только не моя, а для младшеклассников, а у нас в пятом классе уже другой завуч. Наверное, она поэтому такая добрая оказалась. Мы с ней даже сыграли в шахматы, но не до конца, потому что у меня всё плыло, и я толком не мог думать, наверное, потому что долго плакал. — У меня сейчас состояние такое, нервное, а так я бы вас в два счёта обыграл, — заявил ей я. — Ну тогда заходи как-нибудь в другом состоянии, проверим, потому что сдаётся мне, дружок, что в этой школе нет мне равных, я и директора обыгрываю. Эх, если бы уроки у меня вела Анна Михайловна, то, может, мне бы тут и понравилось. Папа пришёл с моим рюкзаком ещё злее, чем ушёл, и сказал Анне Михайловне, что будет разговаривать с директором. Она ему что-то ответила, но я не расслышал. Тут папа говорит мне: «Ну всё, Савка, пойдём». Я встаю и вдруг как упаду обратно на стул. Ноги не держат, как будто ватные. Папа испугался, посмотрел мой сахар — сахар нормальный. Тогда он положил руку к моему лбу и выдал: — Савка, так ты весь горишь! Температура всё-таки! Так вот почему я так медленно думал весь день, может, я, правда, что-то глупое в бреду сказал, что они все смеялись, а училка злилась? Он закинул меня на плечо, как малыша, и понёс в машину. Хорошо, что уже снова урок начался, и этого никто не видел. В машине я сделал укол, поел, потому что уже пора было, и сразу заснул. Так и спал до самого вечера. Папа меня привёз к маме — завтра её очередь. Я спал, а папа сидел со мной и читал книжку, а когда я просыпался, он читал вслух. Было скучно, что-то про экономику, но под его монотонное чтение я снова проваливался в сон. Проснулся окончательно я, уже когда приехала мама. Она кричала на папу на кухне. Я слышал обрывки фраз: — Как тебе вообще можно было ребёнка доверить... форму ему не взял... у него вообще-то диабет... учительницу эту должны уволить... почему ты ему не объяснил правила поведения в школе... И что-то в этом роде. Папа ей ничего не отвечал — расстроился, наверное. А всё-таки хорошо было так вот лежать... Все вокруг бегают, суетятся. Марк там, наверное, уроки делает, а ты себе лежишь, и никуда тебе завтра не надо. Даже в эту дурацкую школу. Глава 5. Заблуждение Я болел целую неделю. Всю эту неделю я жил у мамы. А Марк, наоборот, у папы, чтобы не заразиться — у него олимпиада на носу. Мама в эти дни работала из дома, уезжать начала только под конец, когда у меня совсем перестала подниматься температура. Болел я тяжело. Сначала у меня даже был бред. Мне казалось, что надо мной стоит огромная Елена Вячеславовна и всё время хватает меня за руки, я вырываюсь, а она опять хватает. А потом приходит мальчик Савва с первой парты и кричит: «У тебя неправильное имя!» И вся моя семья начинает смеяться. Потом жаропонижающее действовало, мне становилось полегче, и я понимал, что лежу один. Мама сначала читала мне книжку про школу, но я попросил что-то другое. Ещё мы смотрели всякие фильмы, комедии — это было здорово. Я вспомнил, как был совсем маленьким, и всё время со мной сидели мама или папа. После того, как несколько дней мне было уже не очень плохо, мама вывела меня на прогулку. Идти было тяжеловато, но так красиво вокруг! Я и сам не заметил, что толком не смотрел в окно всё это время, а там уже во всю разыгралась осень, яркие листья сыпались с деревьев. Мы гуляли в парке, и мама предложила купить мороженое. Я знаю, что многие думают, будто диабетикам нельзя мороженое и вообще сладкое. Но на самом деле всё можно, надо просто посчитать, сколько вколоть инсулина. Конечно, нельзя съесть ведро мороженого, потому что это очень много, но чуть-чуть можно. А ещё взрослые люди часто думают, что, если болеешь простудой, мороженое тоже нельзя. Глупости. Мороженое — самое то для больного горла, потому что у него какое-то такое обезболивающее свойство, я уже не помню название. Хорошо, что у меня такие родители: во всём разбираются. И я могу гулять и есть мороженое. В парке были маленькие утята, и мы с мамой пошли на них смотреть. Знаете, наверное, у всех мам есть такое, как увидят каких-нибудь малышей, пусть даже звериных, так начнут приговаривать: ой, ты у меня такой же малюсенький был, такой же хорошенький. Вот и моя тоже начала, хотя мы этих утят круглый год смотрим. А потом мама решила поговорить про школу. Ух, и как же мне этого не хотелось! Я, пока болел, втайне мечтал, что все испугались, поэтому отведут меня обратно, в мою старую школу. Но нет. — Савушка, надо обсудить ситуацию в школе, — сказала она. — Мам, да ну, — я пнул камушек в пруд, туда, где не было уток. — Ты был в «А» классе, но мы можем перевести тебя в «Б», там математику преподаёт другая учительница. Как тебе идея? — Я хочу в старую школу, — ответил я. — Я понимаю, но тебе надо попробовать ещё разок, если снова не получится, то будем думать. Всё равно в старой школе ты бы только год ещё смог поучиться. Нам надо экономить, денег стало меньше. — Из-за Корнея! — я уже начал злиться на этот разговор. Могла бы не напоминать мне о школе, дать доболеть спокойно. — Не из-за Корнея. Это заблуждение. Тебе надо учиться взаимодействовать с разными людьми, не только с эмоционально развитыми. Так и сказала. Эмоционально развитыми. — Как та училка? — я обрадовался, не часто мама так про взрослых говорит. — Учительница, — как будто строго поправила она, но быстро сдалась и засмеялась. — А что ей папа сказал? — Не знаю. Потом спросишь у него. Но она готова перед тобой извиниться, если ты вернёшься в школу! — Перед всем классом? — Ну губу-то закатай. — Ладно. Может быть, и ничего, если я пойду в новый класс. Там у меня не будет температуры, и я быстро соображу, если что-то сделаю не так. Глупо, конечно, было про синдром Туретта. А ещё надо обыграть Анну Михайловну в шахматы. — Ладно, — повторил я. — Я попробую ещё раз. Но, знаешь что, мам? Это очень странное место. Там нельзя общаться, когда ты в классе, и всё время тебе говорят, то встань, то сядь, то к директору. И все носят чёрно-белую одежду. И постоянно над кем-то смеются. — А вот Марку там нравится, — парировала мама. — Думаю с его стороны это заблуждение, — сказал я, и мы расхохотались. Это слово мне понравилось, и я записал его в свой дневник. На этот раз в школу меня повезла мама. Сначала мы зашли к директору. Это был седой усатый дядечка в круглых, точь-в-точь как у Гарри Поттера, очках. Он сказал: — Здравствуй, Савелий. Здравствуйте, Виктория Сергеевна. Присаживайтесь, пожалуйста. Мы сели, мама на диванчик сбоку, а я на широкое кожаное кресло прямо перед директором. — Приношу свои извинения, я должен был сделать это раньше, но был период очередных проверок, сами понимаете. — Понимаю, конечно, — ответил я. И они с мамой заулыбались. Наверное, это он ей говорил, а я подумал, что мне. — Савелий, знаю, твой первый с нашей гимназией опыт был неудачным, но теперь, уверяю тебя, ты можешь рассчитывать на мою всяческую поддержку. Елена Вячеславовна прекрасный учитель, но, как и все мы, всего лишь человек. Она ошиблась и обязательно совершит работу на этими ошибками. Уверен, что тебя ждёт ещё множество прекрасных моментов в этих стенах, но и тебе самому надо будет постараться. Здесь есть правила, которые надо соблюдать. Ты уже знаешь что-то о них? — Да. Молчать. Отвечать, только когда спрашивают. Писать имя маленькими прописными буквами. Носить некрасивую одежду. — Ну же, про одежду это вопрос вкуса. Если хочешь что-то сказать, то подними руку. А если хочешь сказать персонально соседу, то дождись перемены или...— тут он понизил голос, — скажи шёпотом. Это нужно чтобы никого не отвлекать, так как вас в классе много. Договорились? — Да. А что мне ещё сказать? Как говорит Марк — в чужой устав со своим... Ой. Или наоборот. Да. В чужой монастырь со своим уставом не лезь. Что такое устав интересно? Тоже правила? — Анна Михайловна мне тут рассказала, что ты большой любитель шахмат. Если останешься у нас, жду тебя на партию. – Он кивнул на стоящий в углу шахматный столик. — Хорошо. Мама уехала, а я пошёл в класс сам. Сказал, что провожать меня не надо. Пока поднимался на третий этаж, встретил, как по закону подлости, Елену Вячеславовну. Я прямо замер. Но в жизни она была не такая уж и страшная по сравнению с моими кошмарами. Просто тётенька. Она тоже замерла и говорит: — Некрасов. — Савелий, — отвечаю я, потому что чего это она по фамилии, если даже директор меня по имени зовёт. Или что у неё тут вагон Савелиев в каждом классе что ли? — Я вынуждена перед тобой извиниться. Вынуждена. Так и сказала! Тоже мне. — Ну давайте, — щедро разрешил я. — Извини, я перегнула палку. Сам понимаешь, столько классов у меня, такая нагрузка, и потом, если с вами со всеми сюсюкать, то вы же на шею сядете! Кто же знал, что ты такой мальчик... чувствительный. — Спасибо. Но, по-моему, это заблуждение, — сказал я и сразу же пожалел — она в ту же секунду начала краснеть. Ох, и зря я это. Я думал, что она просто уйдёт, и уже сам начал подниматься дальше, но она неожиданно спросила: — Что именно? — Ну, между перегибать палку и сюсюкать есть мостик. Это как у меня с сахаром. — С каким ещё сахаром? — не поняла она. Я хотел было объяснить, но тут прозвенел звонок, и я вспомнил, что в этой школе, кажется, есть ещё правило — не опаздывать. Да уж с Корнеем и то проще. Так что я побежал в класс. Глава 6. Взрослый Я забыл рассказать. Перед школой меня всё-таки сводили к психологу. Я думал меня там лечить будут, а вышло вообще супер! Мы просто поболтали о том, о сём, я прошёл какие-то тесты, порисовал. В конце даже задавал разные вопросы, но если честно, уже ничего не помню. Но главное, что мне сказал психолог: если чего-то боишься, то так и говори. Так что я вбежал в класс на всех парах, зажмурился и выдал целый монолог: — Всем привет! Меня зовут Сава, но кажется, теперь уже Савелий. Я раньше учился в другой школе, там всё иначе, так что я тут в ваших правилах ничего не понимаю и могу делать глупые и смешные вещи, а ещё у меня диабет. Но это незаразно. Я могу как-нибудь рассказать, если вам интересно. А ещё в общем-то мне очень-очень страшно. Пока я говорил, все молчали, а потом один мальчик начал хлопать, а потом ещё один и вообще все! Я на них смотрю и вижу, что там Марк. Видимо, я класс перепутал. Вот дурак. Марку теперь за меня стыдно будет. Но Марк вдруг взял и вышел ко мне, и сказал, что я его брат. Ну и что я, наверное, класс перепутал. И отвёл меня в нужный. Оказывается, я пришёл в 312-й, а надо было в 212-й. То есть зря по лестнице поднимался, мог бы ЕВу не встретить. Это так ту математичку называли, оказывается, по инициалам. В общем я пришёл, наконец, в 212-й кабинет, захожу, а им там про диабет рассказывают. Во дела! И учительница говорит: — Савелий, а мы тебя ждали, но решили немного заранее начать! Ребята уже знают, что такое диабет, а теперь расскажи, чем ты увлекаешься. Нормально всё прошло. Я хотел на большой перемене зайти сыграть в шахматы, но разговорился с ребятами и не успел. А потом началась математика, и мне даже понравилось — я получил пятёрку. После школы меня ждал папа. Стоял у входа с коляской, а там внутри какой-то абсолютно чужой, уже взрослый карапуз. Я думаю, ну всё, перепутал где-то другого ребёнка с нашим Корнеем. Папа у меня такой невнимательный. Подхожу, вглядываюсь — да нет, Корней! Просто вырос. Говорят, что дети, когда болеют, взрослеют. Мне так папа и сказал, а я ему отвечаю: «Да ты вообще Корнея видел? Его самому уже в школу пора». Потом мы приходим домой, и, оказывается, папа забыл, что меня надо кормить. Во даёт! Я же почти по времени ем, чтобы сахар в порядке был. Совсем за неделю без меня расслабился. Пришлось ему быстро идти готовить, а мне «приглядывать за Корнеем». Раньше такого не бывало. Вот мы сидим в одной комнате и глазеем друг на друга. Точнее, он лежит, а я рядом сижу. И я прямо-таки вижу, как его лицо начинает кривиться: это он готовится, чтобы заплакать. Да уж, кажется, со школой ему придётся всё-таки повременить. Я трясу перед ним погремушкой, но не срабатывает — Корней ревёт. И тогда я беру его на руки, начинаю ходить по комнате и покачивать, и говорю что-то вроде: «Ну-ну-ну, Корнейчик, ну не плачь!» А он берёт... и замолкает! А потом и вовсе у-лы-ба-ет-ся! Мне! Ух ты! Так вот почему взрослые любят малышей. И главное, я смотрю на Корнея, а у него же нос, точь-в-точь как у меня! У нас в семье у всех мужчин носы одинаковые, у папы, Марка и меня. И вот у Корнея. Ничего себе. Похож! Может, не так уж и важно, что у нас мамы разные, ведь он же мне тоже брат. С кухни приходит папа и, видя, как я стою с Корнеем, говорит: «Ну какой ты, Савелий, всё-таки у меня уже взрослый».